Январь — месяц больших молчаливых снегов. Прилетают они всегда вдруг. Вдруг ночью зашепчутся, зашепчутся деревья — что-то творится в лесу. К утру станет видно: пришла настоящая зима! Лес утонул в дремучих сугробах. Под холодным сводом неба, покорно склонив тяжёлые головы, застыли скорбные белые деревья.
Вместе со снегом налетели и набежали в лес диковинные невиданные существа. Они расселись по пням и сучкам, вскарабкались на ёлки и сосны — странные белые фигурки, неподвижные, незнакомые, но на что-то очень похожие...
Тут вылез из сугроба лесной человечек в огромной белой папахе. Там на пеньке сидит не то белочка, не то зайчик. Сложил он белые лапки на белое пузечко, молчит и смотрит на белый лес. На камне у речки белая Алёнушка: склонила голову на плечо, подпёрла белой ладошкой белую щёчку. Обласкало солнце пригорюнившуюся Алёнушку, и с мохнатых хвойных ресниц её закапали слёзы.
— и обернётся зверёк простым сучком, запорошённым снегом. Вот птица не птица, зверь не зверь: пальцем тронь — рассыплется в прах.
Белые медведи и белые совы. Зайцы, куропатки, белочки. Сидят, лежат и висят.
Полон лес диковинных птиц и зверей. Хочешь увидеть их — поторопись. А то дунет ветер — поминай как звали!
— Почему это, Заинька, у тебя такие длинные ушки? Почему это, серенький, у тебя такие быстрые ножки?
— А всё потому, Лисонька, что уж очень у тебя шажки тихие да уж очень острые зубки!
— Ну, Оляпка, попалась: сейчас я тебя сцапаю!
— А я, Ястреб, от тебя в полынью нырну.
— А я тебя у полыньи подкараулю!
— А я во вторую полынью выскочу.
— А я у второй подкараулю!
— А я тогда в первую выскочу.
— А я... И долго ты так от полыньи к полынье будешь мотаться?
— Да пока тебе за мной гоняться не надоест!
— Чудеса подо льдом! Все рыбы сонные, апатичные — один ты, Налим, бодренький да игривый. Что с тобой такое, а?
— A то, что для всех рыб зимою—зима, а для меня, Налима, зимою - лето! Вы, окуни, дремлете, а мы, налимы, свадьбы играем, радуемся-веселимся!
— Айда, братцы-окуни, к Налиму на свадьбу! Сон свой разгоним, повеселимся, налимьей икоркой закусим...
А мы строим птичьи столовые. Самые разные. Кто — целые сказочные домики пряничные. Кто — столики самобранные. Строим на земле шалашики из елового лапника. В них забегают овсянки и воробьи и залетают снегири и синицы. А некоторые ухитрились сделать птичьи кафе-автоматы. Насыпали в бутылку зерно, перевернули её над полочкой, укрепили. И теперь не надо три раза в день засыпать на полочку корм, птицы сами себя обслуживают.
— водяная! О ней особо рассказать стоит.
Бывают такие быстрые речки, что в них зимой не везде замерзает вода. У такой полыньи, у живой воды, любят зимовать птички оляпки. Целыми днями летают они у полыньи, садятся на обледенелые камни, весело приседают, кланяются и даже поют. Да так звонко, весело и старательно, что даже из клюва парок вырывается! И хоть мороз, а они купаются, плавают и ныряют. Но все это только до той поры, пока сильный мороз не скует полынью. На дно не нырнуть, водяных жуков и личинок не достать. Тут уж не до песен. Сидят на камнях скучные и голодные. Вот тут-то и надо взять длинный шест и разбить лед в полынье. Это нетрудно: лед еще тонкий, глубина под ним по колено, а бить можно прямо с берега. И оляпки тогда не улетят на другую речку, а останутся тут жить: жуков ловить, вас веселить.
— Скажи, Ворон, мудрая птица, зачем люди костер в лесу жгут?
—Не ожидал я, Выдра, от тебя такого вопроса. Промокли в ручье, замерзли, вот и костер разожгли. У огня греются.
—Странно... А я зимой всегда в воде греюсь. В воде ведь морозов никогда не бывает!
Тра-та-та-та! Что я видела, что я слышала! Ребята птицам прекрасную столовую — большую, бесплатную, с самообслуживанием! — устроили, а они, неблагодарные, на соседнем сугробе на них жалобы пишут! Привередничают и капризничают.
Чечётки лапками на снегу наследили:
«Семечки и конопля в столовой недавленые. Клюв свихнёшь, пока их раскусишь! У нас от такой пищи мозоли на языке!»
Большая синица носом выстукала:
«Сало салу рознь! Могли бы вывешивать и несолёное, у нас от солёного животы болят!»
Пухляк коготком нацарапал:
«Безобразие! Прилетел перекусить, а столовую снегом засыпало! До вечера коноплю раскапывал. Хоть бы навес сделали, что ли!»
Овсянка напрыгала:
«Осталась голодная, обед ветром сдуло! Кто сделал кормушку без бортиков? Ветер у него в голове!»
«Где семена сорняков? Где рябина, калина и бузина? Где арбузные и дынные семена?»
Тра-та-та-та! Ой, что-то будет, ой, кто-то рассердится!
Скрипела-гадала в лесу старая ёлка: «Жаловаться — не жаловаться, жаловаться — не жаловаться, жаловаться... Ну, раз вышло «жаловаться» — пожалуюсь!
— ёлочек-красавиц! Росли, меня, старуху, радовали. Все как одна: яркие, зелёные, стройные! Им бы жить да жить! Но под Новый год пришёл дед с топором и — всех под корешок! Расшумелась я, а он мне и говорит:
— Молчи, ворчунья старая! Дочкам твоим честь великая, будут с ребятами Новый год встречать. Разукрасят их лентами да ожерельями, оденут в серебро да золото, конфетами и пряниками одарят, хороводы вокруг них водить станут. Радоваться надо, а не скрипеть, темнота ты лесная!
Порадовалась я тогда, а сейчас вижу: отводили ребята вокруг ёлочек хороводы, украшения сняли, да и выбросили их на помойку. Были ёлки — стали палки.
Жалко мне дочерей, да и ребят жалко: что это за Новый год, если без ёлки? А как быть, не придумаю. Ох ты, головушка моя тёмная, дремучая...
— не жаловаться, жаловаться — не жаловаться? Скрип-скрип, скрип-скрип...»
— «ВАНЯ». Летом дачник подошёл и вырезал — «ЛЕНЯ». Осенью грибник присел отдохнуть. Посидел в тени, отдохнул и вырезал на коре — «МИША». А зимой подкатил лыжник, прочитал на мне все имена, воткнул палки в снег, вытащил огромный ножище и вывел — «ЭДУАРД». Так что же я наконец: берёза или Эдуард? И почему все, кому не лень, тычут в меня ножами?